Пролог

Знакомясь с историей Гайсина, можно узнать не только о значительных общественно-политических, героических и культурных событиях, происшедших за последнее столетие в городе, но и познакомиться со страницами нравственно-поучительными, содержание которых оставляет на сердце осадок печали и сожаления. Но, как поется, «слов не выбросить из песни». Тем более что тема этой грустной песни актуальна и до сегодняшнего дня.

«Пьянство – мать всех пороков»

Абу-ль-Фарид, арабский философ. 

Современникам трудно себе представить, как в повседневной жизни можно обойтись без автономного или жэковского батарейного отопления, без газовой или электрической плиты, без холодильника. А ведь всего сто лет тому этих бытовых благ не только не было, но и подобных названий не существовало. Как могли наши предки без них обогреваться, готовить пищу, сохранять продукты в жаркие летние дни? Не стану мудрствовать, отвечу: почти в каждом доме возводившие его предусмотрительные строители сооружали высокую «грубку», присоединяя к ней двухкомфорочную плиту. А в избах, где жил «настоящий» хозяин, стояла большая русская печь. При входе в жилые помещения дома – в сенях (в нынешнем понятии – в холле) на полу лежала массивная ляда, прикрывающая лаз в подполье, где был вырыт погреб для сохранения овощной, мясной и прочей снеди. Как видим, наши предки к суровым зимам и жарким летам готовились основательно, и был им не страшен ни рождественский мороз, ни июльский зной. 

И вполне логично, что для подобного бытового обустройства требовались умелые руки, смышленая голова, профессиональное мастерство. Не каждому дано соединить в себе подобные качества. Но я знаю на нашем «кацапском» кутку самородка, которого Бог наделил таким талантом. Из этических соображений не стану называть его фамилию (правнуки-то еще живы!), скажу лишь, что относился он к роду староверов, и, пожалуй, ни один дом в округе без участия Павла-печника не обходился.

Как человек набожный, он лет до сорока не пил, не курил самосад. Дом, где от калитки и до дымохода все было сделано его собственными руками, выделялся на Песчаной улице не только внешней опрятностью, но и благодаря чистоплотности жены-хохлушки Фроси – внутренней уютностью и, главное, – украинским гостеприимством.

До сих пор помню ее доброжелательную улыбку, невероятно вкусные драники и пироги, но больше всего я ждал момента, когда после обильного угощения тетя Фрося разрешала мне вместе с ее тремя дочерями взобраться на… печь. Теплые белые стены, щекотность ворса овчины старого тулупа, запах вкусной еды, таинственность темноватой «пещеры», высота местонахождения – все эти обстоятельства воссоединялись в одно чувство – чувство истинного блаженства…

…Стекающие к Собу из верхней части нынешнего Гайсина воды образовывали овраги, а столетиями вымываемые из них глина и песок соединялись в одном том же месте – в районе нынешнего спиртзавода. На этом обширном песчаном плато и была построена в конце XIX века вначале винокурня, а затем – когда заработал сахарный завод и появился такой отходный продукт, как патока – предприимчивый еврей Гершом Мойшович Скупник построил на этом месте первую на Южном Подолье гуральню, то есть – механизированную фабрику по производству спирта.

Продукт, который начала производить гуральня, во все времена был широко востребован, а в масштабе государственном приобретал стратегическое значение наряду с порохом, динамитом, металлом или хлебом. В первые десятилетия своего существования фабрика Скупника «гнала» спирт-сырец, но где-то в тридцатые годы, усовершенствуя производственные возможности, завод перешел на выпуск более чистого продукта – 96° этилового спирта, получившего название «ректификат».

Первая в мире Страна Советов, став на быстрые «рельсы индустриализации», все больше и больше требовала этого стратегического сырья, чтобы денно и ночно заливать его в ненастные жерла авиационных моторов, в лабораторные пробирки, различные точные механизмы.  Не менее важную роль, как считала тогда Партия, ректификат должен был сыграть и в пищевой промышленности, в частности – по выпуску алкогольной продукции. Из продажи различных марок водки значительно пополнялся госбюджет, но при этом упускали (возможно, даже умышленно!) моральный аспект влияния алкоголя на умственное разложение общества. Потребления алкоголя, особенно в армии, возносилось в ранг государственной важности. Для поднятия патриотического духа бойцов и командиров в ходе военных действий в сентябре 1941 года Совнарком принял постановление, подписанное самим товарищем Сталиным, об обязательной выдаче личному составу пресловутых «фронтовых» 100 граммов водки. По многочисленным, ставшими теперь уже открытыми, документам  известно, что от 40-градусной спивался не только советский многонациональный народ, но и даже некоторые члены Политбюро.

Гайсинская «гуральня», производившая такой важный для государства стратегический продукт, стремительно разрасталась территориально, пополнялась современными производственными механизмами и увеличивалась рабочим составом. За ее высоким забором поднялась кирпичная труба, вознеслись несколько белосталистых емкостей (чанов), на проходной установили широкие металлические весы, через которые ежедневно выезжали ЗИСы и ГАЗики с закрепленными на их бортах круглыми цистернами.

…Чем отличается, извините, дурак от умного? Жизненной практикой давно определено, что первый думает лишь о сегодняшнем дне, а второй – о завтрашнем. Последние выносили через проходную дефицитную жидкость бочками и буквально за несколько лет настолько разбогатели, что смогли не только красиво одеваться и сытно питаться, но и приобрести или отдельную квартиру, или даже построить добротные дома. Рядом с заводом, как грибы после дождя, на обширных десятисотковых участках земли возводились роскошные особняки, крытые шифером или оцинкованным железом, с широкими окнами, просторными верандами, с ванными и туалетами, отделанными львовским кафелем, внутриавтономным отоплением. Вокруг них одновременно возводились капитальные подсобные сараи, высаживались фруктовые деревья, крымские или бессарабские элитные сорта винограда. То есть те, кто посмышленее, думали не только о своем нынешнем благополучии, но и о безбедной жизни детей и внуков.

По-иному размышляли первые: живи и радуйся сегодняшним днем! Смысл подобного кредо заключался в том, чтобы быстрее опустошить вынесенную за проходную булькающую медицинскую резиновую грелку. По какому-то магическому велению мгновенно «соображалась» тройка собутыльников, тем более что места для «праздника жизни» долго искать не приходилось. Даже крепкозакаленные работяги употреблять ректификат в натуральном виде не решались и смешивали его с водой. А лучше воды, чем в «кацапском» колодце в округе не найти. Гремучая смесь «50 на 50» быстро и крепко била в голову и сшибала с ног так, что некоторые участники «праздничной трапезы» редко добирались домой на своих двоих.

Таких «троек» с каждым годом становилось все больше и больше. Печально, но факт: алкогольная холера, зародившаяся на проходной спиртзавода, быстро распространилась по «кацапской» яме, заползла почти в каждую хату, где поражала не только хозяина, но и всю его семью. Сначала по поводу и без оного пробовала «для аппетита» это зелье его послушная жена, а, развеселившись, стали по капельке угощать и собственных детей.

Алкогольная эпидемия с быстротой раковой опухоли расползалась сначала среди слабых духом мужиков, поражала членов их семей и как-то незаметно накрыла практически все советское общество. Пик этого мрачного разгула достиг в последнее десятилетие ХХ-го столетия и особенно – в годы «горбачевской» борьбы Партии с алкоголизмом. Но значительная часть этого общества к тому времени была уже под таким «градусом» психологического разложения, когда отдельно взятый любитель спиртного вокруг себя мало что видел, слышал и особенно понимал, в какой морально-пагубной яме он находится. Из цепкой вязи одной из самых страшных болезней на земле редко кому удавалось выскочить. Лишь некоторые, самые волевые и прозревшие на какой-то миг, успевали уцепиться за поручни последнего вагона поезда, уходившего мимо них в светлую и счастливую жизнь. 

На жаль, немногим удавалось схватить такой спасательный круг. Для большей документальности данного очерка приведу в пример тезисную историю из жизни «кацапской» семьи Кобзиных, которых на нашей улице называли «верхними», так как их дом стоял вверху Гражданской, в значительной отдаленности от гуральни. Потомственный каменщик Ерофей Иванович создал такую семейную ячейку общества, где строго соблюдались все законы трудолюбия, взаимной любви и веропослушания. Этих благородных семейных традиций придерживался и его сын Иван, которому вместе с Марией Андреевной Рымарь Бог послал пятеро детей, притом всех мужской стати. И дети, и внуки старовера Ерофея Кобзина выбились, как говорят, «в люди», стали известными в Гайсине производственниками, смышлеными руководителями предприятий и даже учеными всемирного признания.

Для чего я рассказал эту краткую историю из жизни обыкновенной гайсинской «кацапской» семьи, и какое она имеет отношение к теме «гуральни»? А потому, на мой субъективный взгляд, что никогда за последнее столетие в добротно построенный Иваном Ерофеевичем кирпичный дом не заползал «зеленый змей», рожденный в адском котле спиртзавода.

Иная, к сожалению, печальная история из жизни печника Павла Трофимовича, чей глиняный дом прилепился у самой дороги, в сотне метров от проходной гуральни. Привыкнув к обильным угощениям после возведения печи, грубки или плиты, он часто-густо где-то уже после сорока лет стал возвращаться в дом сначала «навеселе», а через некоторое время – и не на своих двоих. Затуманенная алкоголем голова при виде пышногрудой хозяйки-хохлушки звала, извините, на сексуальные поступки, в результате которых Фрося как-то принесла из роддома очень позднего для ее возраста ребенка-мальчика.

Почти уже взрослые дочери безмерно радовались появлению в доме братика, охотно играли с ним, но вскоре стали замечать, что хлопчик почему-то какой-то вяленький и болезненный. Быстро повзрослев, три девицы, закончив семилетку, как ласточки, разлетелись по свету белому. А наезжая из дальних краев в родительский дом, с удивлением (и даже ужасом!) наблюдали, как их братик-подросток наравне с матерью и отцом причащается спиртным.

Ни я, ни веселые девочки, с которыми я в детстве любил кувыркаться на теплой русской печи, не были свидетелями, но, по рассказам соседей, дружба с гранчаком Павла Трофимовича, его жены Фроси и позднего плода их когда-то бесшабашной «алкогольной любви» закончилась грустно: саму чету соседи как-то обнаружили в холодном доме умершими от чрезмерного употребления спирта, а их наследника, успевшего к двадцати годам жениться и даже родить сына, - упавшим от опьянения возле «кацапского» колодца. Ребенка назвали в честь деда – Павликом. Но не по своей вине, а, очевидно, деда и отца по его жилам текла наследственная кровь, пораженная тем же синдромом. И добрейший по характеру, покладистый во всем, но слабовольный Павел не нашел  в себе душевных сил, чтобы справиться с оковитой, и умер в родительском доме возле дедовской печки, не дожив до пятидесяти.

Недавно мне встретился на нашей улице праправнук старого печника. По серому цвету лица, блуждающему взгляду слегка затуманенных глаз мне показалось, что и он, как и его несчастные предки, зависим от крепкой дружбы с продуктом, производимым на все том же злосчастном для гайсинчан заводе. Как говорится, продолжение следует… А может, я ошибаюсь? Дай Бог! И пусть Всевышний даст этому юному пареньку хотя бы чуточку своего крепкого духа и удачи в тяжелейшем поединке за свое светлое существование…

Эпилог

Не питаю иллюзий, что кто-то, до сих пор находясь в крепкой дружбе с алкоголем, оторвется от рюмки для того, чтобы прочитать этот нравоучительный очерк, а тем более сделать из него правильный вывод. И все же теплится слабая надежда, что он попадется на глаза цивилизованному человеку, находящемуся у края пропасти, у той роковой жизненной черты, за которой заканчивается людское подобие. Ибо, как написал когда-то Жюль Верн, «цивилизованные люди в пьяном состоянии теряют не только свой внешний вид, но и человеческое подобие».